Редко кто из нас сейчас читает «живую газету»...

Редко кто из нас сейчас читает «живую газету». Двадцать первый век бессовестно и безжалостно отодвигает на второй план от людского внимания печатные издания, выбрасывая на рынок всё новые и новые гаджеты, но пока стоят в строю не теряющие оптимизма наши типографы и журналисты, газеты всегда будут возбуждать наше любопытство.

В нашем маленьком портовом городке не так-то много печатных изданий, также как и их читателей, соответственно. Но одна газета недавно неожиданно привлекла моё внимание.

Открыв вторую страницу еженедельника «Лады», ещё не прочитав саму статью, в левом углу листа я увидел фотографию молодого человека в очках (порой мы не обращаем внимание на чёрные рамки, обрамляющие снимки), примерно тридцати пяти лет, смотрящего прямо в объектив внимательно и строго, словно он старался прочитать нечто сокровенное этого снимающего его аппарата, таящегося где-то там, внутри него.

Он сидел с распахнутыми веером пальцами, где два мизинца и безымянных пальца его рук, встретившись вдруг, образовали форму сердца. Эта была фотография Тимура Неталиева – журналиста с именем и блестящей славой, которая внезапно закатилась на 51 году жизни. Действительно, «человек смертен, но это ещё полбеды», «плохо то, что он иногда внезапно смертен…».

Редакция газеты не просто отдала дань сложившимся традициям поминать добрым словом в том номере, сообщив о печальном событии, она сделала более чуткий и проникновенный шаг в память о своём коллеге.

Редакция опубликовала статью девятнадцатилетней давности, вышедшей из-под пера Тимура.

Этот рассказ затронул меня до глубины души. Особенно финальная часть, где автор, как-бы между прочим, отмечает о том, что когда он будет умирать, он вспомнит две вещи: белобрысую Ленку из параллельного класса, которая поцеловала его в первый раз, и своего деда, играющего с ним в футбол.

Прочитав рассказ несколько раз подряд, я старался понять одно. Почему так было написано в то время? К чему автор так написал, что он хотел этим сказать? Я, как будто настоящий профессиональный астроном, изучающий звезды и небесные тела, сидел ночами, перечитывая сей рассказ, стараясь понять феномен его, по крайней мере, для меня. Я задавался вопросом: где тут связная внутренняя логика и порядок, когда вдруг молодой человек в расцвете жизненных сил упоминает о смерти? Я старался проникнуть в природу его мышления.

Такие рассказы, несомненно, будоражат мысли, навевают каждому свои воспоминания из прошедшей жизни. Поневоле и я ушёл в свои воспоминания о детстве, об ушедших в мир моих родных, но из рассказа я понял одно.

Этот рассказ о том моменте, когда завеса падает с глаз и внезапно наступает прозрение.

Этот рассказ о том, когда наступает момент в жизни и хочется воскликнуть:

- Эй, люди! Остановитесь, опомнитесь, оглянитесь вокруг. Ведь вокруг всё прекрасно - этот мир, который окружает нас, люди и их отношения, работа, дом, семья… Ведь мы перестали ценить простые вещи, которые и являются самыми важными для нас всех. Они и есть смысл нашей жизни. Самые простые вещи имеют большое значение - общение, дружба, семья, работа - вот смысл жизни. Человеческий дух – вот, что мы должны культивировать.

Как жалко, что я не знал Тимура раньше, как жаль, что у нас не было с ним беседы за чашкой чая, как жаль, что мы не рассказывали друг другу много интересных вещей, гуляя вдоль моря. Остаётся лишь сожалеть.

Тимур сильно любил тот мир, не придуманный, приходящий иногда в сновидениях, такой близкий и родной. Его любовь проявляется в самых сокровенных строках его воспоминаний, даже сливы имеют своё достойное место в его воспоминаниях, несмотря на то, что он их невзлюбил после смерти деда.

Машина, мчащаяся по просёлочной дороге среди клубов пыли, уносит его к грустным думам, его охватывает ностальгия по прошлому, хотя он не в силах вернуть то, что было, но он полон сил и энергии, он верит в то, что ещё встретится со своим дедом…

Рассказ Тимура Неталиева. Дед, сливы и футбольный мяч

Память – удивительная штука. Почему-то в последнее время я стал все чаще вспоминать его… Моего деда. Странно, ведь мы никогда не были особо близки: я откровенно побаивался его, а он ничем не выделял меня из шумной оравы внуков.

Это был высокий, зеленоглазый человек с тонким прямым носом. Он отличался от других сельчан каким-то неуловимым степным аристократизмом. Он мало говорил, двигался не спеша, с достоинством, глядел на окружающих снисходительно и даже немножко свысока. Но удивительно: все уважали и побаивались деда. Даже его сыновья – уже взрослые самостоятельные люди - робели в его присутствии и спешно тушили сигареты при его появлении, как какие-то пацаны. Все, кроме моего отца. Вообще дед выделял его из сыновей. И не потому, что отец добился многого в жизни.

Мне кажется, что они были очень похожи: не внешне, а по своей сути. Они оба превыше всего ценили свое достоинство и боялись одного – показаться смешным и слабым. Дед не был на фронте – броня; кто-то должен был отвечать и за тыл. По-моему, он очень переживал из-за этого, но виду не показывал. Когда дед наказывал меня за очередную мелкую пакость, я по-детски думал: «А ты на войне не был за то что!» А пакостил я много. Помню, один раз смастерил муху из черной нитки и во время ужина подбросил ее на скатерть. Дед патологически не переносил мух, и вот он давай орудовать мухобойкой! А я за ниточку дергаю-дергаю. Дед взмок уже – зрение-то слабое. Кругом от хохота давятся… Когда розыгрыш открылся, дед – странное дело! – только улыбнулся смущенно и поспешно вышел. Через некоторое время он сменил очки на более сильные. Я же говорю, он больше всего боялся показаться смешным.

Дед никогда не рассказывал нам сказки, не дарил подарки. Более того, он, по-моему, даже не знал дни нашего рождения. Он и свое никогда не отмечал. Но вот когда в сельпо случайно завезли японскую куртку (страшный дефицит! 120 рублей!), дед купил ее моей сестре, хотя 120 рублей для колхозника – это была несусветная сумма. Все окружающие неодобрительно качали головой, а он ходил и посмеивался: «Ничего, мол, знай наших!»
Дед вообще любил это дело – пофорсить, выделиться из серой массы. Он первый провел телефон, который был никому не нужен – кому звонить-то?! Первым купил радиолу, мотоцикл и телевизор. Дед следил за своей внешностью: одевался просто, но со вкусом, всегда был тщательно выбрит и даже пользовался одеколоном. Это в степном ауле-то, где о зубной щетке мало кто знал!

Память, как в калейдоскопе, выбирает наугад картинки из прошлого. Вот дед гостит у нас дома. Поднимаясь на пятый этаж, потерял сознание и упал. Помню его смущенную улыбку и виноватый взгляд – ему стыдно за свою слабость. Я начинаю понимать, что скоро деда не станет. Детское воображение так услужливо рисует картину: приносят телеграмму, мама плачет, шум, гам, беготня. Но все произошло по-другому. У меня «на носу» был выпускной бал. Я страшно волновался: костюм был великоват, туфли жали, речь от класса не готова. И тут из села пришло известие о том, что дед захворал.

«Как некстати, - подумал еще я тогда, - ну, ничего, съездим на денек, как раз к балу успею». Мы с родителями сели в машину и тронулись. По дороге нас остановил встречный автомобиль, из него вышел односельчанин и молча протянул отцу записку. Он прочитал ее и, ничего не сказав, поехал дальше. Была жуткая тишина, машина неслась пулей. Отец, казалось, не видел дороги, привалившись плечом к дверце и глядя куда-то в бок. Через час он остановился и заплакал. Я в первый раз видел его плачущим. Я понял, что дед умер. Я лег на заднее сиденье. Мне вдруг страшно захотелось есть, и я стал пихать в рот сливы. Я ел, ел и никак не мог остановиться. Потом я тоже заплакал. С тех пор я ненавижу сливы. Дед умер в овчарне. Сказали – внезапный сердечный приступ. Но я думаю, что он знал о приближающемся конце и поэтому ушел из дома. Он не хотел, чтобы близкие видели его слабость. Так отслужившие свой век волкодавы уходят далеко в степь и там умирают в гордом одиночестве.

Незадолго до смерти дед приезжал к нам в город. Он сидел на скамейке, а я играл с мячом и предложил деду встать на ворота. Во дворе никого не было, и, поколебавшись, он согласился. Поначалу дед смущался и всем видом показывал, что это просто снисходительность к капризу внука. Но потом он вошел в азарт и стал даже неловко подпрыгивать, азартно доказывать, что мяч попал в воображаемую перекладину, и обижаться, если мне удавалось закатить ему гол. Когда во дворе появился сосед, дед страшно смутился и вновь превратился в снисходительного старика.

Когда я буду умирать, я вспомню две вещи: белобрысую Ленку из параллельного класса, которая поцеловала меня в первый раз, и моего деда, играющего в футбол.

Опубликовано 1999 год 29 июля. Еженедельник «Лада»